Андрей Макаревич – человек-легенда. Можно спорить о нем и его позиции по отношению к современной власти в России, его романах и творчестве, но оставаться равнодушным к нему может только тот, кто не родился, не рос и не жил в СССР, кто не орал до хрипоты под гитару «вот, новый поворот», кто вообще с другой планеты. За час до интервью говорю друзьям: «Что вы хотите спросить у Макаревича? Давайте вопросы, могу задать». Ответ почти у всех один: «Передай ему, что он – Человек!» Я бы даже сказала: явление. Макаревич настолько многогранный, что я едва успеваю за выделенные мне 15 минут расспросить его по телефону обо всех увлечениях.
– Андрей Вадимович, вы всегда очень тепло отзываетесь о Беларуси и белорусах. А что вам в нас больше всего нравится?
– Во-первых, у вас хорошие, красивые люди. Во-вторых, фантастическая природа, которую вам удалось сохранить в идеальном состоянии. Это на сегодня вообще редкое явление на планете.
– Согласна. Однажды в интервью нашему журналу Владимир Цеслер сказал о Вильнюсе: «Я думаю, отсутствие денег – это то счастливое обстоятельство, которое позволяет не испортить его».
– Цеслер – один из моих ближайших друзей. Он правильно говорит, но это дело наживное.
– Вы же согласитесь с его высказыванием о том, что современный мир делится надвое: до «Битлз» и после?
– У меня это даже в большей степени, чем у него. Он все-таки занялся изобразительным искусством, а я – музыкой. Мы дважды записывались на студии «Битлз» «Эбби-Роуд»: в 2006 году с альбомом Time Machine и в 2007-м с «Оркестром креольского танго».
– Пока готовилась к интервью, вычитала, что вы страстный коллекционер. Расскажите о своей коллекции.
– Я не называю это коллекционированием. Я тащу в дом предметы, которые являются носителями какой-то определенной эстетики какого-то времени. Для меня это очень важно. Они меня греют. И передают дух времени порой лучше, чем книга, написанная об этом времени.
– А какие из них самые любимые?
– Коробочка от табака, лодочная мерка из русского трактира, стеклянная ваза, кость динозавра…
– Кость динозавра? Откуда?
– Нашел на дне моря, когда занимался подводным плаванием. Я ведь раньше очень много погружался. Даже с конкретной целью: мы подняли бригантину на Хортице (Украина). Это небольшой военный корабль в сохранности и с вооружением. Я этим очень горжусь.
– Удается ли вам сохранять душевное равновесие в ситуации давления?
– С чего вы взяли, что я его сохраняю? Ну давят… не надо об этом просто думать. Надо заниматься своим делом. И хорошо, если оно любимое.
– Гребенщиков говорит, что не надо думать о прошлом: оно «якорит».
– Это верно. Но у меня это не всегда получается. Я не думаю о своем прошлом. Мне, например, не доставляет никакого интереса и удовольствия слушать наши старые записи. Но меня интересует масса вещей из прошлого человечества. Если это касается музыки, эстетики, изобразительного искусства.
– Кстати, об искусстве. У кого вы учились росписи по фарфору?
– В сотрудничестве с Императорским фарфоровым заводом, что в Питере, я уже сделал два сервиза, три набора тарелок, два набора кружек. Если это все собрать воедино, чего у меня не получается, то уже выйдет экспозиция. А до этого был опыт, от которого почти ничего не осталось: я ездил к друзьям в Гжель и пытался там вручную работать с кобальтом. Это сложная краска, и поэтому было очень интересно. Почти все мелкие фигурки из тех опытов я раздарил.
– У вас уже вышло несколько книг. Может быть, пишете новую книгу?
– Книга получается в тот момент, когда она мне сообщает о том, что она готова. Тогда надо сесть и быстро ее записать. Я много пишу в журнал «Русский пионер». Значительно регулярнее, чем в STORY, и гораздо интереснее. STORY – это милый, домашний, женский журнал. А «пионер» – это литературный журнал. Туда могут писать совершенно разные люди. Могу я, а может Дима Быков, а может Прилепин или Путин, что тоже было. Этот журнал дает такую толерантность, о которой я часто мечтаю. Редактор задает тему – и ты пишешь любое эссе, рассказ на заданную тему. Это интересно.
– В нашей стране 8 октября появился первый Нобелевский лауреат – писательница Светлана Алексиевич.
– Я ее поздравляю!
– Вы читали ее книги?
– Нет, к сожалению. Теперь почитаю.
– Многие спорят: русский она автор или белорусский. Акунин высказался, что «раз пишет по-русски, то наш».
– Я не очень понимаю «наш» – «не наш». Это не моя терминология. Я знаю двуязычных людей, и в Украине их много, и в Беларуси. Делить Алексиевич – глупо.
– Вспомнилась ваша немного детская песенка про счастье и фантики. А в чем счастье для вас?
– Вы считаете, это детская песенка? По-моему, она очень взрослая. Я в ней все про счастье рассказал. «А счастье – это фантики в коробочке под стеклышком, сто лет назад зарытые под вишней во дворе».
– Чего вы не смогли простить женщине?
– Какой именно? Все женщины разные: одной ничего не могу простить, другой вообще все прощу. И с мужчинами та же история. Я не умею мыслить абстрактно, назовите мне конкретную личность.
– Не буду. Я хорошо воспитана.
– Вот слава богу!
– Чего, на ваш взгляд, нельзя упускать в жизни?
– Времени. Вот я с вами разговариваю, а другой рукой рисую.
– Что рисуете?
– Не «что», а «как» (смеется). Очень хорошо!
– В фильме «О чем говорят мужчины» у вас есть небольшой монолог, в котором вы говорите о том, «что не стало будущего». У вас есть это ощущение сейчас?
– Во-первых, я там произносил не свой текст, а текст, написанный авторами. Я очень люблю то, что они («Квартет И». – Прим. ред.) делают, иногда играю с ними спектакли, так что с моими ощущениями это совпало. В том смысле, в котором это говорится там, пожалуй, так и есть. Потому что до какого-то момента будущее для тебя – это то, что ты будешь жить, если не вечно, то неопределенно долго и уж точно прекрасно. А потом понимаешь, что нет, вечно ты жить не будешь. Мало того, вот это твое будущее уже значительно короче твоего прошлого. И это объективная реальность, и не надо рвать на себе остатки волос, а просто делать выводы. Вот в таком детском немного смысле будущего нет. Приходит момент, когда ты уже больше повторяешься в своих действиях, чем открываешь что-то заново.
Беседовала Мария Столярова
