Товарищ У – пожалуй, один из самых известных художников блогосферы нулевых. Его картины ставили в качестве аватаров и иллюстрировали ими различные события мирового масштаба вроде смерти Уго Чавеса. Несмотря на то что его работы по стилистике напоминают плакаты «боевых карандашей», смысл в них куда более глубокий, нежели просто пропагандистский посыл. В них можно увидеть как черный юмор, так и грустную иронию, как срез эпохи, так и судьбу маленького человека на задворках цивилизации. А все потому, что Товарищ У – это прежде всего анонимный философ, реализовавший себя в графике. Почему это именно так, можно узнать, прочитав интервью с этим выдающимся представителем современного белорусского искусства.
– Искусство – сфера динамичная и меняется вместе с эпохой. Эпоха Товарища У – это, несомненно, нулевые. Как творилось тогда и как сейчас?
– Я все-таки надеюсь, что не только нулевые, потому что в противном случае Товарищ У – нафталин. Творилось и творится прекрасно, но с годами добавляется важная задача: не повторять самого себя. Кроме того, в какой-то момент старые, проверенные временем методы перестали работать. Произошел качественный скачок.
Вот я, например, сейчас сижу и, как дурак, пишу ни много ни мало рыцарский роман, ничего не могу с собой поделать… А сам понимаю, что какой там роман, вообще литература уже умерла, никто ничего не читает, крупные формы воспринимаются лишь рудиментарными единицами. Пытаюсь придать тому, что пишу, новую форму, клиповую, которая сейчас только и воспринимается. Хотя для меня, как для автора, важно именно глубокое погружение.
– Очень забавно получается. Никогда бы не подумал, что вам интересна тема рыцарства. Любовь к Средневековью наверняка из детства?
– Средневековье мне как раз очень не нравится. Античность – другое дело, время свободных, обладающих достоинством людей. Но колорит Средневековья неповторим и неоспорим. И рыцарство здесь – конечно, светлое пятно, культ стремления к идеалу.
– Возможно, это и есть истинный путь художника: плевать на все и делать, как нравится?
– У художника есть два основных пути: наплевать на все и быть самим собой, идти в своем собственном, неизбежно одиноком направлении. Или взаимодействовать с социумом, чувствовать его движения и слышать его голоса. Я как-то стараюсь это комбинировать – так интереснее. В повседневной жизни гоняться за двумя зайцами не получается, а искусство тем и прекрасно, что в нем можно гоняться хоть за шестьюдесятью.
– Герои ваших картин – в основном персонажи ХХ века. Есть ли фигуры из ХХI, которые достойны кисти Товарища У?
– Да, конечно, многие персонажи и типажи из ХХ века сюда, в XXI, и перешли, а кто-то – из XIX или вообще из Средневековья. Люди на самом деле продолжают принадлежать к разным эпохам, у нас в особенности. И это доходит до критичности, до полной несовместимости. В Азии или Европе они вполне между собой ладят, а у нас – раздрай. Но как раз на раздрае, на парадоксе, на противостоянии и базируется актуальное искусство.
Что касается конкретных персонажей – их навалом, the golden age of grotesque, о котором все время говорил Мэрилин Мэнсон, наступил. Может быть, в новых уже нет былого величия, но колоритны они, как и прежние. На Ына посмотреть, на Трампа того же, на Моралеса, например. Это же готовые персонажи комиксов.
– Все люди искусства только и делают, что высказываются в адрес нового президента США Дональда Трампа. А какие чувства вызывает он у вас?
– Надоел немного. А так, конечно, колоритный такой дядя, с кудряшкой, джокер нового мирового порядка. Воплощенный знак того, что так, как раньше, больше не будет. Можно сказать, американский Хрущев. Хотя мне больше нравится Ын – префактурнейший молодой человек, толстый и красивый, хоть сейчас в какой-нибудь фильм про Фантомаса.
– На ваших картинах очень много узнаваемых мужчин и совсем нет женщин. Какие женщины вас вдохновляют и какую историческую персону вы считаете наиболее интересной?
– Женщины как раз есть, только их меньше, потому что рисовать женщину – ответственное дело. Любой рисовальщик знает, что за неудачный портрет можно от портретируемой огрести так, как ни от какого портретируемого не огребешь. Соответственно, от Вселенной тоже. Недаром она женского рода.
Женщина – натура тонкая и зыбкая, она сама по себе произведение искусства, но я пытаюсь запечатлеть и ее. В работах в основном представлены прекрасные дамы, маленькие девочки и бабки – самые мистические категории женского сословия.
– А если взять женщин, создававших историю?
– Что касается исторических фигур – это персоналии, не имеющие соответствий в грубом мужском мире. Можно просто начать перечислять: Лу Саломе, Инесса Арманд, Эвита Перон, Дайан Фосси, Астрид Линдгрен и т. д. Если брать самый главный персонаж, архетип – это, наверное, Жанна д’Арк, двигавшая войска, хрупкая девчонка, через которую трубил дух. Вообще, когда дух трубит, то уже неважно, делает он это через мужчину, женщину или суповую миску.
– Случается и такое, что самые яркие жемчужины творчества появляются в самое лихое время. Сейчас тоже времена непростые, но вместо авангарда царит затишье. Ощущаете ли вы его в себе?
– Мне кажется, затишье торжествует, потому что отмирают старые формы. Когда Маяковский со своими ребятами сбрасывал Пушкина с парохода современности, эти формы как раз вовсю жили. А сейчас сам пароход потонул. Род homo жив пока, значит, искусство будет жить тоже. Просто искусство сосредотачивается. Оно ищет себя. А может, уже и нашло.
Те, кто привык паразитировать на отживших формах, сели на них прочно и не пускают ростки нового. Однако молодое возьмет верх – рано или поздно. «Нас не должна обманывать теперешняя гробовая тишина в Европе. Европа чревата революцией», – как говорил по очень похожему поводу товарищ Ленин ровно сто лет назад, в начале 1917 года.
– Какой ваш личный рецепт в борьбе с апатией?
– Что касается моего личного рецепта, он, наверное, в том, чтобы не привязывать себя ни к какому времени и ни к какому движению, железно быть самим собой, опираясь при этом на то, что уже сделано другими. А сделано много, созданы шедевры, даже созерцание которых придает сил.
– Есть ли в вашей системе ценностей принципиальные вещи, которые вы никогда себе не позволите?
– Да, и часто мне приходится об этом жалеть. Но тут не от ума запреты, поделать ничего нельзя – соответствуешь, и все.
– А что конкретно вы не примете ни на каких условиях?
– Не умею по заказу ни охаивать то, что мне нравится, ни хвалить то, что не нравится. Если же поменять местами, то с удовольствием похвалю или охаю.
– Бывали ли ситуации, которые вы не можете рационально объяснить?
– Бывали. Вообще паранормальное и нормальное – деление достаточно условное. Мир – тайна во всех своих проявлениях. Мир неправдоподобен уже по факту своего существования. Какие в нем могут быть нормы?
– Можно сказать, что ваши картины являются продолжением плакатного творчества, получившего зеленый свет в тоталитарную эпоху. Сами бы могли творить при тоталитаризме?
– Люди всегда живут в тоталитаризме, только с приставкой «софт» или с приставкой «хард». И приводные ремни могут быть разные: стремление к власти, корыстолюбие, страх нищеты или наказания. Но главное – мы всегда в системе. Мы – стадные животные, а стадо всегда тоталитарно.
Есть, однако, крайние случаи – аномально жестокие стадные режимы, устанавливающиеся после крутых поворотов истории. При таком режиме я, конечно, жить не хотел бы.
– А что может быть хуже тоталитаризма?
– Я бы так сказал: хуже тоталитаризма внешнего, того, который вокруг, тоталитаризм внутренний, «страх собственного мнения», как его господин Достоевский называл. Потому что именно этим самым внутренним тоталитаризмом внешний тоталитаризм и порождается.
– На ваш взгляд, сам мир можно мерить категориями добра и зла?
– Да, это вечная и актуальная шкала. Другое дело, что калибровка ее далеко не так однозначна, как кажется. Как говорил Мефистофель: «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Знавали мы и таких, у которых все было наоборот.
– Несмотря на то что вы не раскрываете своего реального имени, про вас говорят, что по профессии вы ученый-математик. Это правда?
– Ученый – громкое слово, но ученая степень по математике имеется, люблю эту науку и занимаюсь ей. «Математику только затем изучать надобно, что она ум в порядок приводит», – как Ломоносов говаривал.
– Что общего у математики и искусства?
– Математика и искусство действительно похожи: своей ориентацией на абсолют и стремлением к абсолюту. Возвращаясь к рыцарству, о котором мы говорили, математика – это чистое интеллектуальное рыцарство, искусство – это рыцарство в сфере духа. Состояния, к которым стоит стремиться.
Беседовал Андрей Диченко
Фото из личного архива
