Белорусского художника Романа Заслонова хорошо знают во всем мире – его картины находятся в частных и музейных коллекциях почти на всех континентах планеты. Признаться, даже не знаю, что в нем цепляет больше: мир его предельно женственных и праздничных картин или он сам – невероятно позитивный, теплый, с пиратской бородой и озорным огоньком в глазах. Впервые выставка картин Романа Заслонова приехала в Минск, и, конечно, я не могла остаться в стороне.
Об искусстве и воплощении желаемого
– Роман, открытие вашей выставки прошло в Минске с большим аншлагом. Вы ожидали такого?
– Мне очень хотелось. Любому художнику хочется, чтобы на его выставку пришло много людей. Но такого количества зрителей, мне кажется, никто не ожидал.
– Знаю, что ваши картины на выставку в Минск летели из разных стран: Франции, Люксембурга… Сколько заняла подготовка?
– Года полтора. Я всегда хотел выставку в Минске, и в какой-то момент директор Национального художественного музея Владимир Иванович Прокопцов предложил мне этим заняться. Сложно было собирать картины по коллекционерам, а в наличии у меня было всего четыре. В итоге собрали более 30 картин для выставки. А шесть знаковых моих работ летели из Америки дольше остальных. Они прибыли в Минск уже после официального открытия, и мы сделали как бы вторую часть, еще одно маленькое открытие. Вообще, зная себя, я сам удивлен, что в итоге все получилось.
– Ваши картины буквально дышат жизнью, радостью…
– Мои картины – это материальное воплощение желаемого. Жить в таком радостном, беззаботном мире каждый день невозможно. Но к этому хочется стремиться.
– Что для вас важно в вашем творчестве?
– Самовыражение – это, наверное, самое главное. Последние лет 100 художники самовыражаются. Раньше художник был частью декора, работал всегда по заказу. Без заказа художник мало что делал. Но картина как объект в последние годы исчезает… Я имею в виду то, что написано на плоском и повешено на стену, – таких картин все меньше и меньше. На постсоветском пространстве, как форма, она еще активно присутствует, а в остальном мире она сильно вытеснена другими видами искусства: видео, инсталляциями, фотографией, ленд-артом и т. д. Весь XX век огромными и агрессивными усилиями искусствоведов делалось все, чтобы вывести на первый план иные формы искусства. Нам вбивалось в голову, что современное искусство – это хорошо, здорово и ново, а то, что нарисовано маслом по холсту, – это устарело. В общем-то, это неплохо и не ужасно, но для меня это вещи, существующие параллельно со мной. Может быть, и я когда-то приду к инсталляциям и прочему, потому что никто не знает, как художник развивается. А может быть, сегодня страшный застой в живописи, но мы это увидим только лет через сто.
– Вы проводите время между Минском и пригородом Парижа. Почти 20 лет живете между двумя странами, как это вас изменило?
– Такие обстоятельства, конечно, не могут не оставить отпечатка. Но вот что – мне сложно сказать. Во Францию я переехал случайно. Работал с одной галереей, они предложили приехать пожить. Художнику важно иметь разные средства и возможности для развития.
– А где вы себя чувствуете свободнее: там или здесь?
– В последнее время, наверное, даже здесь. На метафизическом уровне.
Роман Заслонов родился в 1962 году в Минске в творческой семье, мать – писатель, отец – художник. Дед Романа – легендарный комбриг Константин Заслонов, Герой Советского Союза. Роман окончил Белорусский государственный театрально-художественный институт (ныне – Белорусская государственная академия искусств) в 1985 году. Член Белорусского союза художников с 1990 года. На Осеннем салоне в Париже в 1997 году он получил первую премию и мгновенно завоевал признание. Женат, сын – дизайнер.
О женщинах и платьях
– Героиня ваших картин – золотоволосая женщина. Расскажите о ней. Кто она?
– Это – квинтэссенция образа женщины. У меня она вот такая. Не на сознательном уровне, когда сидишь и думаешь, что женщина должна быть такой, определенным образом физически сложена и с такой прической. Вопрос тут скорее композиционный и пластический. Пластический образ – это световое решение и какое-то действие: центральная фигура в чем-то ярком светлом на темном фоне. Какой она будет дальше, это приходит в процессе работы.
– И все-таки я вижу поклонение женщине в ваших работах, вы ставите ее на пьедестал, возвышаете над мирским…
– Понимаете, кто-то пытается решать мировые проблемы, глобальные. Кто-то – актуальные, как насилие, например, используя прием от обратного: изображать ужасное, чтобы заставить задуматься людей об этом вопросе. А есть личность художника, и для меня изображать ужасные вещи неприемлемо. Мой внутренний мир протестует против гадкого и ужасного. И то, что я делаю, – это то, что мне нравится.
– Вашей женщине от 18 до 45 лет… У нее широкие временные рамки.
– В этом и есть разница картины и инсталляции. Если бы это была инсталлированная фотография, мы бы поняли, что это – молоденькая манекенщица, гримированная под женщину в возрасте, или наоборот. Это был бы реальный мир, который можно пощупать. Картина, несмотря на то что я – реалист, мои работы фигуративны, не дает такого точного представления, в ней остается момент неожиданности.
– Не могу оторваться, рассматривая ваши картины в каталоге. Какие платья! Вам кто-то из дизайнеров предлагал их воплотить в жизнь?
– Была такая история. Одна китайская девушка купила мою книжку, сканировала ее, напечатала на ткани мои картины. Ткань эту напечатала в трех цветовых вариантах и сшила 40–50 моделей одежды: от бикини до платьев и джинсов. Она так кроила ткань, что в разных моделях в центре появлялась другая картина. Причем ее бутик был совсем рядом с галереей в Париже, где я выставлялся. Я не поверил, когда увидел! В итоге я с ней так и не встретился, потому что в дело вступил мой друг, по профессии адвокат, он так ее запугал, что она закрыла свой бутик и куда-то уехала.
– Белоруски и француженки: в чем разница?
– Моя женщина – это наше представление о французской женщине до того, как мы побываем во Франции, и я это в своих картинах сохранил. На самом деле, это – белорусская женщина, более праздничная, изящная, которая внутренне богаче, чем француженка. Мне внутренний мир француженок не очень понятен. Они более прагматичны, больше от земли. Я не скажу, что наши девушки витают в облаках и ни о чем не думают. Но там это как-то все менее поэтично.
– Надо же! Нам в Беларуси кажется, что все наоборот. Француженка – легкая, независимая, брызнула на себя Chanel и выбежала в L’Opera.
– Нет, никакой оперы, все приземленно. Удивляют во Франции женщины за 40: они хорошо одеты, умеют себя подать, интересны. Юные девушки очень обычные. Во Франции существует дружественность и равность полов. За девушку не принято в ресторане платить. Даже если парень с девушкой встречается много месяцев, они все равно платят каждый за себя.
О первых учителях и глобализации
– У кого вы учились?
– В детстве я все время рисовал. И родители отвели меня в 5 лет в студию к знаменитому художнику Сергею Петровичу Каткову. Некоторые мои работы даже тогда выставлялись в рамках большой выставки детских рисунков в художественном музее. В 12–13 лет я поступил в художественную школу и учился у художника Владимира Александровича Ткаченко. У него совершенно особая манера живописи, чем-то похожая на Ван Гога, и я был адептом его пастозной техники. Потом попал в изостудию Сумарева. Здесь был другой подход, другие краски, совершенно другое отношение к детям. Помню, была большая выставка Сумарева с учениками, которая собрала огромное количество людей. Это был настоящий праздник! Из этой студии вышла целая плеяда современных белорусских художников.
Большое влияние в институте на нас, и меня в том числе, оказал Олег Ходыко, который был преподавателем какой-то второстепенной дисциплины, но он переворачивал сознание. Мы стали иначе смотреть на жизнь, на место художника в ней. А после института были Мастерские Савицкого 3 года. С ним было очень непросто, потому что он – человек сложный, спорить с ним или доказывать что-то было трудно. Я не знаю, как он относился к тому, что делаю я, может быть, с какой-то долей иронии, но мне радостно, что я с таким человеком знаком, общался и учился у него.
– Вас легко вывести из себя?
– Нет, трудно. Бывает иногда, но нужно сильно постараться. Многие взрывы я подавляю внутри себя, хотя это вредно для здоровья (смеется).
– Вам не страшно во Франции сейчас жить, после всего, что произошло в Париже?
– Конечно, страшно! Но вся проблема современного мира заключается в глобализации. Ее нужно брать под контроль. Глобализация ведь в чем: мы едим одно и то же, смотрим фильмы одни и те же, и в войне участвуем тоже все. Мы все в одной лодке. Поэтому это проблема не одной страны, а всего мира. Везде страшно.
– А что вы больше всего не любите в людях?
– Глупость! Знаете, когда долго решаются вопросы из-за тяжеловесного бюрократического аппарата – это одно. Но есть люди, у которых этот «аппарат» внутри. И эти люди тормозят движение. Это не люблю больше всего.
Беседовала Мария Столярова
Фото из личного архива
